Воспитывая детей с принятием

Я преподаю ненасильственное общение родителям 30 лет. Я бы хотел поделиться некоторыми вещами, которые были в помощь, как мне, так и родителям, с которыми я работал, а также инсайтами, которые меня посетили, когда я встал на этот удивительный, требующий огромного напряжения путь родительства.

Во-первых, я бы хотел привлечь ваше внимание к тому, насколько опасным может быть слово «ребенок», если мы позволяем проявлять к нему уважение иного свойства, чем по отношению к тем, кого ребенком не называют. Позвольте пояснить, что я имею в виду.

Я проводил семинары для родителей много лет и часто начинал их с деления группы пополам. Две группы находились в двух разных комнатах. Каждой группе давалось задание: написать на большом листе бумаги диалог в конфликтной ситуации между собой и другим человеком. Я рассказывал обеим группам, в чем заключался конфликт. Единственная разница заключалась в том, что в одной группе я сообщал о том, что второй участник конфликта — их ребенок, а в другой — их сосед.

Затем группы воссоединялись, мы рассматривали разные листки бумаги, выстраивая воображаемый диалог, в одном случае, полагая, что вторая сторона конфликта — их ребенок, а в другом — их сосед. (И я намеренно не разрешал группам обсуждать эту информацию, чтобы обе группы думали, что их ситуации идентичны).

После того, как у участников семинара появлялась возможность просмотреть написанные диалоги обеих групп, я спрашивал, видят ли они разницу в использованных терминах, отражающих степень уважения и сострадания. После моего вопроса становилось ясно, что группа, работающая над ситуацией, где вторым участником конфликта выступал ребенок, была менее уважительной и сострадающей при выстраивании общения, чем та, в которой вторым участником конфликта был сосед. Так участниками групп болезненно открывалось, как легко лишить кого-то человеческих качеств, считая его или ее «всего лишь нашим ребенком».

Однажды произошло то, что усугубило мое понимание опасности думать: «Это всего лишь дети». Случай произошел на выходных, во время которых я работал с двумя группами: уличной бандой и отделением полиции. Между ними произошло серьезное насилие и они попросили меня стать их медиатором. Проведя много времени наедине с насилием, происходившим между ними, я чувствовал себя изнуренным. По дороге домой я сказал себе, что я никогда больше не хочу быть в центре какого-либо конфликта.

И, конечно, когда я подошел к задней двери своего дома, трое моих детей дрались. Я выразил им свою боль так, как мы практикуем в ненасильственном общении. Я выразил и свои чувства, и свои потребности, и свои просьбы. Я сделал так. Я закричал: «Когда я слышу все, что здесь сейчас происходит, я чувствую напряжение! Я испытываю самую настоящую потребность в мире и покое после таких тяжелых выходных! Не могли бы вы все захотеть и дать мне такое время и пространство?»

Мой старший сын посмотрел на меня и сказал: «Хочешь поговорить об этом?» В тот момент я мысленно лишил его человеческих качеств. Почему? Потому что я сказал самому себе: «Как мило. Вот девятилетний мальчик, который пытается помочь своему отцу». Давайте поближе рассмотрим, как я проигнорировал его предложение из-за его возраста, потому что я навесил на него ярлык «ребенок». К счастью, я увидел, что происходило в моей голове, и возможно я был в состоянии увидеть это более ясно, потому что работа, которую я провел между уличной бандой и полицией, показала мне, как опасно наделять людей ярлыками вместо их реальных человеческих качеств.

Итак, вместо того, чтобы смотреть на него как на «всего лишь ребенка» и думать: «Как мило!», я увидел человека, который протянул руку другому страдающему человеку, и тогда я громко сказал: «Да, я бы хотел поговорить об этом.» И все трое прошли со мною в комнату и слушали, пока я открывал им свое сердце. Я рассказывал, как мне больно было видеть людей, которые дошли до точки, желая причинить друг другу боль только потому, что они не обучены видеть человека друг в друге. Проговорив об этом около 45 минут, я почувствовал себя прекрасно, и я помню, что мы включили музыку и танцевали какое-то время, как сумасшедшие.

Итак, я не призываю не использовать слово «ребенок», когда мы коротко даем понять собеседнику о том, что речь идет о человеке определенного возраста. Я говорю о тех случаях, когда мы раздаем подобные ярлыки, мешающие нам увидеть в другом человеческое существо. Они ведут нас к тому, что мы лишаем человеческих качеств другие личности, потому что наша культура учит нас, что это «всего лишь дети». Позвольте мне подробнее показать вам, как ярлык «ребенок» может привести нас к крайне неудачному поведению.

Я был обучен думать о родительстве следующим образом: работа родителя — заставить детей вести себя правильно. Видите ли, однажды, признав себя авторитетом в нашей культуре, учитель или родитель осознает, что его ответственность состоит в том, чтобы определять, как «ребенок» или «учащийся» должен себя вести.

Теперь я вижу, насколько данная цель обречена на провал. Поскольку я узнал, что нашей целью всегда является заставить другого человека вести себя определенным образом. Скорее всего люди будут сопротивляться нам, при этом не имеет значения, о чем мы просим. И это правда, независимо от того, сколько лет другому человеку — 2 или 92.

Цель получить то, что мы хотим, от других людей, или заставить их делать то, что мы хотим, угрожает их независимости, их праву выбрать то, что они хотят. И когда люди чувствуют, что они не свободны выбрать то, что они хотят делать, скорее всего они будут сопротивляться, даже если они видят смысл в том, о чем мы их просим, и скорее всего хотели бы это сделать. Наша потребность защитить свою независимость настолько велика, что, если мы видим, как кто-то ведет себя так, как будто он знает, что для нас лучше всего, не давая нам шанса самим сделать выбор, наше сопротивление будет только стимулироваться.

Я бесконечно благодарен моим детям за то, что они научили меня, где проходят границы цели заставить других людей делать то, что вы хотите. Они научили меня, во-первых, тому, что я не мог заставить их делать то, что я хочу. Я не мог заставить их ничего сделать. Я не мог заставить их положить обратно в ящик игрушку. Я не мог заставить их заправить кровать. Я не мог заставить их кушать. Для меня как для родителя это стало уроком смирения — узнать о своей бессильности, потому что я где-то вбил себе в голову, что работа родителя — заставить ребенка правильно себя вести. Эти маленькие дети преподали мне урок смирения, состоящий в том, что я не мог заставить их что-либо сделать. Все что я мог — заставить их желать то, что у них было.

И когда я был настолько глуп, чтобы сделать это — заставить их желать то, что у них было, они преподали мне второй урок о родительстве и власти, который оказался очень ценным для меня на многие годы. И этот урок состоял в том, что каждый раз, когда я заставлял их желать то, что они имели, они заставляли меня желать, чтобы я не заставлял их желать то, что они имели.

Насилие порождает насилие.

Они научили меня тому, что любое использование принуждения с моей стороны неизменно создает сопротивление с их стороны, что может привести к борьбе между нами. Я не хочу иметь такой тип отношений ни с кем из людей, но в особенности с моими детьми, людьми, которые мне ближе всех и за кого я несу ответственность. Итак, мои дети — последние люди, с которыми я хочу играть в принудительные игры, частью которых является наказание.

В наше время концепция наказания сильно поддерживается большинством родителей. Исследования показывают, что около 80% американских родителей твердо верят в пользу телесных наказаний для детей. Приблизительно такой же процент населения верит в высшую меру наказания для преступников. Итак, с таким высоким процентом населения, верящим в то, что наказание оправдано и необходимо при воспитании детей, у меня было много возможностей долгие годы обсуждать данную тему с родителями. И я рад тому, как можно помочь людям увидеть границы любого вида наказания, если они просто зададут себе два вопроса.

Вопрос номер 1: «Что вы хотите, чтобы ваш ребенок делал по-другому?» Если мы зададим себе только такой вопрос, нам, конечно, может показаться, что наказание иногда работает, потому что, конечно, через угрозу наказания мы иногда можем заставить ребенка сделать то, что мы хотели бы, чтобы он сделал.

Тем не менее, когда мы задаем себе второй вопрос, по-моему опыту, родители видят, что наказание никогда не работает. Второй вопрос: «Какими причинами должен руководствоваться ребенок, когда он будет делать то, что мы хотим?» Это тот вопрос, который помогает нам увидеть, что наказание не только не работает, но и не позволяет им действовать из тех побуждений, которые мы хотели бы, чтобы у них были.

Поскольку наказание так часто используется и оправдано, единственное, что родители могут вообразить в качестве обратной стороны наказания — вседозволенность, в которой мы сидим, сложа руки, когда дети ведут себя несоответственно нашим ценностям.

Итак, следовательно, родители могут думать только: «Если я не наказываю, тогда я отказываюсь от своих собственных ценностей и просто позволяю моему ребенку делать только то, что он или она хочет.» Я буду рассуждать ниже о том, что существуют и другие подходы помимо вседозволенности: просто позволение людям делать то, что они хотят или принудительная тактика в виде наказания. И пока я буду рассуждать на эту тему, я хотел бы предложить считать награду такой же принудительной, как и наказание. В обоих случаях мы используем силу в отношении людей, управляя окружающей средой таким образом, чтобы принудить их вести себя так, как мы хотим. В таком случае, награда рождается из того же образа мышления, как и наказание.

Существует другой подход помимо ничегонеделания или использования принудительных тактик. Он требует осознания тонкой, но важной разницы между принуждением людей делать то, что мы хотим — такой подход я абсолютно не поддерживаю — и созданием такого качества отношений, при котором каждый сможет удовлетворить свои потребности.

По-моему опыту, с кем бы мы ни общались, с детьми или взрослыми, когда мы видим разницу между этими двумя целями и не пытаемся сознательно заставить человека делать то, что мы хотим, но пытаемся создать качество взаимной заботы, взаимного уважения, качество, где обе стороны считают, что их потребности имеют значение и осознают, что их потребности и благополучие другого человека взаимосвязаны, как легко решаются конфликты, которые казались совершенно неразрешимыми.

Так вот, подобный тип общения — вовлечение в создание качества отношений, необходимого для того, чтобы отвечать потребностям каждого, очень отличается от типа общения, когда мы используем принудительные формы решения противоречий с детьми. Он требует смещения с фокуса оценки детей в таких моралистических терминах, как «правильно/ неправильно», «хорошо/ плохо» на язык, основанный на потребностях. Нам необходимо суметь рассказать детям находится ли то, что они делают в гармонии с нашими потребностями или нет. Но сделать это таким образом, который не будет провоцировать в ребенке чувство вины или стыда.

Так может потребоваться, чтобы мы сказали: «Я пугаюсь, когда вижу тебя бьющим своего брата, потому что у меня есть потребность, чтобы члены нашей семьи были в безопасности», вместо — «Неправильно бить своего брата.» Или возможно потребуется со слов «Ты ленишься прибраться в комнате» переключиться на слова — «Я фрустрирован, когда я вижу, что постель не прибрана, потому что я нуждаюсь в поддержке, чтобы содержать дом в порядке».

Такое смещение в языке от классификации поведения ребенка в терминах «правильный/ неправильный» и «хороший/ плохой» к языку, основанному на потребностях, нелегко для тех из нас, кто был воспитан учителями и родителями думать моралистическими суждениями. Также требует возможность присутствовать для наших детей и слушать их с эмпатией, когда они попали в беду. Это нелегко, поскольку нас научили тому, что родители «впрыгивают» в ситуацию, дают совет или пытаются тут же все исправить.

Так, когда я работаю с родителями, мы рассматриваем ситуации, в которых ребенок может сказать что-нибудь вроде «Никто меня не любит». Когда ребенок говорит что-то подобное, я верю, что он нуждается в эмпатическом соединении. И под этим я понимаю уважительное понимание, где ребенок чувствует, что мы здесь и действительно слышим, что он или она чувствуют и в чем нуждаются. Иногда мы можем сделать это молча, просто показывая взглядом, что мы вместе с их чувствами печали или их потребностью в другом качестве соединения с их друзьями. Или это может быть громко произнесенное нами: «Так звучит, как будто ты действительно чувствуешь себя грустной/ым, потому что тебе не очень весело с друзьями».

Но многие родители, определяя свою роль, как требующую от них делать своих детей счастливыми все время, «запрыгивают», когда их ребенок произносит что-то подобное и говорят что-то типа: «А ты смотрел, что ты сделал, что может быть оттолкнуло от тебя друзей?» Или они не согласны с ребенком: «Ну, это неправда. У тебя же были друзья в прошлом. Я уверен, что у тебя будет еще много друзей.» Или они дают совет: «Возможно, если бы ты разговаривал со своими друзьями по-другому, ты бы нравился им больше».

Чего они не понимают — то, что все люди, когда они испытывают боль, нуждаются в присутствии и эмпатии. Возможно им нужен совет, но они хотят его уже после получения эмпатического соединения. Мои дети научили меня этому сложным путем: «Папа, пожалуйста, попридержи все свои советы, пока ты не получишь просьбу о них от нас в письменной форме, заверенной нотариусом».

Многие люди верят, что более человечно использовать награду, чем наказание. Но оба случая я рассматриваю, как власть над другими, а ненасильственное общение основано на власти совместно с людьми. И в совместной с людьми властью мы пытаемся влиять не тем, как мы можем заставить людей страдать, если они не сделают то, что мы хотим, или как мы можем вознаградить их, если они сделают это. Это власть основана на взаимном доверии и уважении, которые делают людей открытыми к слышанию друг друга. Люди обучают друг друга, отдают друг другу, исходя скорее из желания внести свой вклад в благополучие другого, чем из боязни наказания или надежды на вознаграждение.

Мы получаем такой тип совместной с людьми власти, будучи способными открыто выражать наши чувства и потребности, не критикуя другого человека. Мы делаем так, предлагая им, чтобы мы хотели, способом, в котором нет приказа или угрозы. И, как я уже сказал, здесь также требуется настоящее слышание того, что другие люди пытаются выразить, показывая тщательное вникание в суть больше, чем быстрое «впрыгивание» в разговор или раздача советов, или попытка исправить то, что произошло.

Для многих родителей способ общения, о котором я рассказываю, так отличается, что они говорят: «Ну, такое общение выглядит неестественно». В то время я как раз читал Ганди, где он говорил: «Не смешивайте то, что привычно с тем, что естественно». Ганди говорил, что очень часто мы обучены общаться и действовать неестественно, но это привычно, в том смысле, что мы обучены делать так по разным причинам, поскольку это принято в нашей культуре. И, конечно, в отношении способа общения с детьми, которому я был обучен, его слова звучали правдоподобно.

Способ, которому я был обучен общаться, вынося суждение о том, что правильно или неправильно, хорошо или плохо, плюс наказание, широко использовался и очень легко стал привычным для меня, как для родителя. Но я бы не сказал, что что-то естественно, потому что привычно.

Я узнал, есть что-то намного более естественное для людей, чем использование наказания или награды, или стыда, или вины как средства принуждения. Это соединяться любящим уважительным способом и делать что-то из радости друг за друга. Но подобная трансформация требует большой осознанности и усилий.

Я вспоминаю время, когда я еще трансформировал себя из привычного осуждающего способа общения со своими детьми в способ, за который я сейчас ратую. Я вспоминаю день, когда у меня с моим старшим сыном произошел конфликт и мне потребовалось какое-то время, чтобы начать общаться тем способом, который я избрал. Практически все, что тогда приходило мне в голову, содержало принудительное утверждение, осуждающее его и говорящее, что ему делать.

Итак, мне пришлось остановиться и глубоко вздохнуть и подумать, как мне сильнее соединиться с моими потребностями и как мне сильнее соединиться с его потребностями. Это заняло какое-то время. Мой сын расстраивался, потому что во дворе его ждал друг, и он тогда сказал: «Папа, твой разговор занимает так много времени». На что я ответил: «Давай я тогда выскажусь быстро: «Сделай по-моему или я надеру тебе задницу». Тогда он сказал: «Думай, сколько тебе потребуется, папа, сколько потребуется».

И да, пусть лучше я буду тратить время и исходить из энергии, которую я выбрал для общения с моими детьми, чем привычно отвечать им тем способом, которому я был обучен, когда это идет вразрез с моими ценностями. К сожалению, окружающие часто давят на нас, чтобы мы действовали, наказывая, осуждая, а, не уважая наших детей. Я вспоминаю один ужин на день Благодарения, когда я очень старался общаться с моим младшим сыном тем способом, к которому я призываю. Это было нелегко, потому что он проверял мои границы. Но я выжидал, глубоко дышал, пытаясь понять, какими были его потребности, какими были мои потребности, чтобы я мог их выразить уважительно. Другой член семьи, наблюдавший мой диалог с сыном, но будучи обучен общаться по-другому, дотянулся до меня и прошептал: «Если бы это был мой ребенок, он бы пожалел о своих словах».

Я много раз разговаривал с другими родителями, имеющими схожий опыт. Когда они пытались обращаться со своими детьми более гуманно, то вместо поддержки они часто получали в свой адрес критику. Люди часто могут ошибаться, думая, что я говорю о вседозволенности или не даю детям направление, которое им необходимо, не понимая, что это направление другого качества. Направление, которое исходит от двух сторон, доверяющих друг другу, вместо того, где одна сторона принуждает другую, используя свою власть.

Одно из самых негативных последствий принуждения детей вместо достижения общей цели состоит в том, что, в конечном счете, дети будут слышать требование во всем, что бы мы не попросили. И когда бы люди не услышали требование, им будет сложно сфокусироваться на ценности того, о чем попросили, потому что, как я ранее уже сказал, это угрожает их независимости, а это очень сильная потребность, присущая всем людям. Они хотят быть способными делать что-то, когда они сами выбирают это сделать, а не потому что их принудили. Как только человек слышит требование, можно прийти к заключению, что его потребности будут намного удовлетворяться с бОльшими препятствиями, чем это могло бы произойти.

Перевела Ю. Глызина-Богославская для проекта «Пойми меня»